Глава IV. Как Святой отправился на кладбище, и дон Паскуале сделал предложение

1

Ровно в десять пронзительным гудком клаксона, эхо которого разнеслось по окрестным холмам, Саймон сообщил о своем прибытии к вратам поместья Дестамио. В ответ тут и там раздался собачий лай, и стая голубей взлетела над головой, когда он повторил это известие в более вежливой форме, нажав звонок у входа.

Он не думал, что существует серьезная опасность новой выходки со стороны Дестамио, но был только один способ проверить, что будет дальше: позвонить и ждать.

Калитка распахнулась, и в лучах утреннего солнца изящной, танцующей походкой появилась Джина, а Саймон, тоже сияя улыбкой, распахнул перед ней дверцу автомобиля.

Что бы ни произошло дальше, приключение развивалось в лучшую сторону.

— Честно говоря, я уже не надеялся, — сказал он, когда Джина заняла место на кожаном сиденье, и огромный автомобиль устремился вперед, как молния.

— Почему?

— Боялся, что донна Мария изменит свое решение и не отпустит вас со мной или заставит вас передумать.

— Зачем ей так делать? Ведь нет ничего плохого в том, что мы встретились, правда?

Она сказала это с улыбкой, но легкая скованность в ее голосе подсказала ему не только то, что ей определена некая роль, но и то, что она от нее не в восхищении. Фальшь была не менее заметна, чем вчерашняя искренность. Но Саймон не счел нужным дать понять, что он это заметил.

— Как можно, — ласково ответил он. — Ведь никто из нас не задумал ничего дурного?

Он удержался, чтобы не подчеркнуть сознательной двусмысленности своих слов, и взглянул на нее, чтобы проверить произведенное впечатление, но по ее молчанию понял, что она над ними задумалась. Удовольствие ожидания следующего ее хода только дополняло радость начала многообещающего дня.

— Сицилия, чудная Сицилия, — продекламировал он, когда пауза в разговоре затянулась. Развел руками, как будто желая обнять залитую солнцем роскошь садов и долин. — Тут пересекались древние дороги Средиземноморья, греки воевали с финикийцами, а римляне — с греками. Здесь свет христианства столкнулся с варварством вандалов, готов, с византийцами и арабами... Видите, я уже проштудировал путеводитель...

— Вас в самом деле зовут Саймон Темплер? — спросила вдруг она.

— Да. И разрешите мне отгадать, почему вы об этом спрашиваете. Интересуясь историей, вы не можете позабыть о талантливых загадочных рыцарях с сомнительным благородством целей. Вам интересно, не веду ли я свой род от одного из них. Все зависит от точки зрения. Я никогда не интересовался особо генеалогией моей семьи, но...

— Святой — это вы?

Саймон вздохнул:

— Значит, вы раскрыли мою тайну. А я надеялся, этого не случится, и вы будете принимать меня за обычного коммерсанта, который ездит из страны в страну, продавая... скажем, авторучки. Мне и не снилось, что моя не лучшая популярность преодолеет даже стены вашего альпийского монастыря.

— Я не была целиком отрезана от мира, — с горечью сказала она, — всегда читала газеты, но поначалу просто не могла сопоставить вас с вашим описанием. Что вы здесь делаете?

— Отдыхаю. Разве я не говорил вам вчера? Мне часто не верят, но могу, положив руку на сердце, сказать, что в Италию я приехал, чтобы осмотреться, выпить и закусить, отдохнуть, как каждый турист.

— Но даже в своей стране вы ведь не разъезжаете как торговец авторучками?

Немногие женщины могли похвастаться тем, что сумели удержать Святого от подходящей реплики, а Джина могла быть первой, которая сделала это просто случайно. Ее вопрос был задан вполне всерьез. Монастырское образование было не настолько религиозным, как он полагал, но в современных вопросах в нем явно были некоторые пробелы.

— Нет, — неуверенно ответил он. — Честно говоря, я нигде не работаю всерьез, потому что не хочу занимать чужое место.

Теперь уж она задумалась, прежде чем спросить:

— Куда мы направляемся? Я полагала, вы попросите меня показать вам достойные интереса места, но, кажется, вы сами знаете дорогу.

— За завтраком я проштудировал карту в путеводителе, — ответил он. — Думаю, будет лучше, если агнец сам попадет на первый жертвенный алтарь.

— Не знаю, есть ли такие в окрестностях Палермо, — серьезно сказала Джина, — уцелело совсем немного языческих святилищ и уж наверняка ни одного алтаря.

— Что ж, тогда вместо этого совершим короткую прогулку, — разочарованно сказал Святой.

Въехали на бесплатную стоянку, где с него содрали обычные чаевые за пригляд, чтобы никто не угнал машину или не лишил ее съемных частей.

— Сан Джованни дельи Эремити, — радостно зааплодировала Джина. — Это здесь, пожалуй, самый романтичный старый собор. Еще со времен норманнов. Как вы хорошо ориентируетесь, раз попали сюда!

— Это естественное взаимное влечение одного раритета к другому, — сказал Святой, подняв взгляд на старинные стены, многочисленные рубцы которых служили свидетельством бесчисленных битв, кипевших возле них. — Это стоит как следует осмотреть.

Он позволил провести себя сквозь ветхую роскошь, колонн и портиков, несомненно бывших частью мечети, вокруг которой экономные крестоносцы построили собственное культовое сооружение. Когда, наконец, добрались до премиленького монастырского садика, он опустился на скамью в тенистой аллее и потянул Джину, чтобы села рядом.

— Это была чудесная прогулка, и я не нахожу слов благодарности за то, что вы показали мне дивные уголки Палермо.

— Но ведь мы только начали... — запротестовала она. — Здесь очень много соборов, кладбище, музей...

— Этого-то я и боюсь. Вопреки моему прозвищу я всегда предпочитал оставить соборы и кладбища более заслуженным святым. Но мы обещали дорогой тетушке, что займемся их осмотром, и теперь вы можете честно смотреть ей в глаза и в полном соответствии с правдой поклясться, что так и сделали. Так что, полностью сдержав слово, мы можем вернуться к тому, что больше подходит для этого климата, чем прогулки по руинам, где нечем дышать от пыли. Давайте откровенно, если бы не я, выбрались бы вы сегодня на экскурсию?

— Нет, но...

— Никаких но, нет вполне достаточно. Это значит, я навязываю вам занятие, которое вас совсем не привлекает. Для меня это совсем непереносимо. Поэтому не лучше ли искупаться?

— Ну, возможно. Но я даже не думала... и не взяла купальный костюм...

— И не можете теперь вернуться домой, чтобы не нарваться на тетушку. Мелочи. Любая женщина, которая в бикини выглядит так фантастически, как вы, должна менять их каждый день. — Саймон встал. — Идемте, и прошу вас приготовиться к любимому женскому занятию — безумному налету на галантерейные магазины.

Любые доводы были бы потерей времени, поэтому бугатти сорвался с места и через несколько минут уже мчался по шоссе. В ближайшем курортном местечке Романьоли они нашли магазинчик возле пляжа, имевший в продаже необходимый минимум купальных костюмов, и в мгновение ока Святой уже стоял на пляже в плавках, разглядывая Джину, выходившую из кабинки в чем-то, приближавшемся к костюму Евы настолько, насколько позволяли приличия.

— Я не заметила, чтобы вы что-то покупали, — удивленно заметила Джина.

— В этом не было нужды, — не смущаясь, ответил он. — Все было в машине, так, на всякий случай, если бы мы вдруг решили изменить в программу. А теперь — в воду, освежимся, пока вы не довели половину мужчин на этом пляже до инфаркта.

Они купались, смывая пыль и пот жаркого дня, пока не почувствовали себя свежими и достаточно остывшими, чтобы снова жариться на солнце, которое опять стало доставлять им радость. Когда вышли на берег, одетый в белое официант поклонился им, протягивая меню.

— Экко ля мета делле виванде, синьор, — сказал он. — Я уверен, что вы уже решили пообедать в лучшем ресторане на нашем пляже.

Саймон уже заметил несколько ресторанчиков, эффектно украшенных противосолнечными маркизами, и догадался, что наиболее расторопные хозяева не оставляли выбор клиентов на волю случая.

Трудно было устоять перед такой инициативой.

— Что вы рекомендуете?

— У нас все на уровне, но лангусты — нет слов. Прошу подождать, я покажу.

Кельнер поспешил удалиться, чтобы через несколько минут вернуться с проволочной корзиной, в которой барахталось несколько живых арагосто, слабея в напрасной борьбе с судьбой...

— Думаю, они могут надоесть, если прожить здесь достаточно долго, — сказал Саймон, — но пока я далек от этого. А вы, Джина?

— Кухня донны Марии не отличается экзотичностью, так что это для меня большой соблазн.

— Значит, надо воспользоваться случаем. — И Саймон заказал обед.

Кельнер принял заказ и ушел, пообещав прислать за ними, когда все будет готово; они разостлали на песке взятые напрокат полотенца и улеглись на них, отдавшись блаженной лени.

— В такие минуты, — сказал Святой, — я часто задумываюсь, кем был тот болван, который выдумал, что работа дает удовлетворение. Или это был гений, который придумал, как дурить простаков, чтобы они делали неблагодарную работу, да еще и любили ее.

— Но ведь должно быть у вас какое-то занятие? — спросила Джина.

— Я стараюсь, чтобы оно было как можно реже.

— Вы говорили об участии в делах дяди Алессандро.

— Разве похоже, что у меня могут быть с ним общие дела?

— Нет, — уверенно сказала она и удивленно раскрыла рот. — Я имею в виду...

Он поморщился:

— Вы имеете в виду то, что сказали. Мне никогда не убедить вас, что я вхож в обычный мир бизнеса, поскольку вы прекрасно помните то, что читали о моих приключениях сверх программы вашего образования. Кроме того, вы, очевидно, понимаете, что тайные делишки дядюшки Ала гораздо хуже любых, в которые может быть замешан такой относительно порядочный авантюрист, как я.

— Я этого не говорила, — взорвалась Джина. — Знаю, все говорят, что он сделал деньги на контрабанде алкоголя, на всяких махинациях и Бог весть на чем еще там у вас в Штатах; знаю, что у него были проблемы с полицией из-за налогов или что-то в этом роде. Когда я училась в пансионе, об этом писали в газетах и ко мне приставали все девочки — из-за фамилии. Я не отважилась признаться, что он мой близкий родственник. Потом он мне рассказывал, что все порядочные люди поддерживали с ним отношения, но американцы очень себе на уме, и он просто наткнулся на нечестных политиков. Он всегда был так добр к нам...

— Разумеется, и поэтому, когда он в телефонном разговоре сказал, что я хочу ему навредить, и попросил использовать эту встречу, чтобы вытянуть из меня все, что возможно, вы сочли себя обязанной выполнить поручение.

Вначале глаза ее вспыхнули от гнева, она, видимо, собралась возмущенно возразить, но потом это пламя погасло в предательской влаге. Губы задрожали, и она вдруг закрыла лицо руками.

Саймон сочувственно похлопал ее по плечу:

— Не надо расстраиваться, у вас, просто нет такого самообладания, как у Маты Хари.

— Вы чудовище, — всхлипывала она.

— Ни в коем случае. Я милый парень с хорошая манерами, который не может отказать прелестной девушке. В доказательство я постараюсь ответить на все ваши вопросы.

Мягкий атлас ее кожи продолжал вздрагивать под его рукой, отвлекая внимание и волнуя мысли, но Саймон настойчиво продолжал гнуть свое:

— Нет, я не полицейский. Нет, я не работаю на ФБР и ни на какую-то другую правительственную службу. Да, в отношении вашего дяди Алессандро у меня самое плохое мнение. Я считаю, что он очень плохой человек, что на его совести множество убийств, не считая преступлений поменьше, но есть одно преступление, где в его вине я абсолютно уверен, и постараюсь добиться, чтобы он понес за него ответственность. Если, конечно, ему не удастся прикончить меня раньше.

Она внезапно выпрямилась, и Саймону пришло в голову, что только очень юная особа может так дивно выглядеть с покрасневшими глазами и слезами на щеках.

— Хватит, — сказала она, — лучше отвезите меня домой.

— Не перед обедом. Как бы вы могли жить с сознанием, что напрасно отправили на смерть одного из этих лангустов?

— Я надеюсь, вы съедите обоих.

— С чего бы мне заниматься обжорством? От того, что вы не хотите слышать правду?

— Не могу я вас слушать. Это было бы нелояльно. Вы плохо говорите о моей семье, называете дядю Алессандро убийцей. Я хочу вернуться домой.

— А вам не кажется, что было бы лучше, если бы Аль Дестамио вовсе не был вашим дядей?

Эффект оказался сильнее, чем он ожидал. Внезапная реакция Джины соединила всю гамму явлений — от вытаращенных глаз и отвисшей нижней челюсти до каталептического оцепенения и полного отключения от внешнего мира.

После такой явной реакции не имело смысла молчать или притворяться.

— Значит, вы знаете, — наконец, шепнула она.

— Ну, пока еще только подозреваю, — откровенно сознался Саймон. — Не могу пока доказать. Но надеюсь, что скоро смогу. Мне нужна помощь. И думаю, вы можете это сделать. Сейчас вы дали мне понять, что подозреваете то же самое, правда?

Он не спускал с нее взгляда своих голубых, как магические кристаллы, глаз, словно предлагая попытаться перехитрить их. Но на этот раз она и не пыталась противостоять их силе.

— Да, — призналась она, — уже давно. Но сама боялась в это поверить, хотя и отдавала себе отчет, как бы мне этого хотелось.

— Но если бы оказалось, что мы с вами правы, — продолжал он, и признание их интересов словом мы прошло так гладко, что она, скорее всего, ничего и не заметила, — дл вас это стало бы началом новой жизни.

— Да.

— Ну, так в чем проблема? Аль просит вас поучаствовать в чем-то, что вам кажется грязным делом, потому что опасаетесь возможной ошибки и последствий для вашей семьи. Я не из полиции, но зато помешан на справедливости. Считаю, я для вас просто дар Божий.

— Вы просто прелесть, — сказала она и, стремительно наклонившись, горячо поцеловала его.

У Саймона возникло подозрение, что пребывание в монастырском пансионе не смогло окончательно подавить ее средиземноморские инстинкты.

— Ла паста э пронта, — сообщил излишне услужливый официант с идеальной пунктуальностью.

2

Зал ресторана оказался верандой, затененной тростниковыми циновками, с видом на море и пляж, а кухня и все хозяйство размещались в щитовом домике сзади. Погреб заменял огромный застекленный холодильник, из которого извлекали вино, охлажденное до температуры горного потока, при которой нужно пить его в этом климате, особенно если речь идет о крепких сицилийских сортах. Сам обед, приготовление которого требовало немалого труда, чтобы качество блюд не обмануло ожиданий, мог оправдать перерыв в чем угодно, кроме того, что было прервано услужливым официантом. Но зато Святой получил возможность выслушать до конца исповедь Джины в не столь бурном настроении.

— Это чувство... оно нарастало многие годы. Сначала все казалось таким неправдоподобным, что я даже смеялась. Но мелочи складывались вместе, и не видеть этого было нельзя. Теперь, как я вспоминаю, все началось тогда, когда дядя Алессандро лежал больной в Риме. Я говорила вам, что этот период моей жизни помню плохо, была еще слишком мала. Знаю, что у него был рак, и мне кажется, говорили, что он неизлечим, но теперь донна Мария утверждает, что я ошиблась, это вовсе был не рак и дядя выздоровел. Такое возможно?

— Вообще-то возможно. Скажем, врачи ошиблись. Или было что-то вроде лечения — операция, облучение или даже то, что называют самоизлечением, когда врачи не знают почему, но человек вдруг выздоравливает.

— Но ведь такое случается нечасто?

— Не слишком часто, если случай считался неизлечимым, а пациент выглядит таким здоровым, как Аль несколько дней назад.

— Меня удивило, что в семейных альбомах нет никаких фотографий дядюшки Алессандро в его молодые годы. Когда я спросила донну Марию, та сказала, что в молодости он был очень суеверен и никогда не позволял себя фотографировать. А потом мать одной девушки, которая знала все обо всех, сказала мне, что, видно, дядюшке подлечили не тело, а мозги, раз у него так здорово пошли дела в Америке, а здесь в Италии он только промотал остаток семейного капитала.

— В самом деле.

— Ох да. Даже дядюшка, когда у него еще не было проблемы с речью, рассказывал мне, как глуп был наш дядя и какие безумные идеи поглотили все его деньги. И я не могла поверить, что он вдруг стал другим человеком.

Саймон кивнул.

— Если он просто не другой человек.

— Но как это может быть? Разве дядюшка...

— У которого голова, скажем так, не слишком варит...

— И донна Мария...

— Да, она должна быть в это замешана. — Святой спокойно выдержал ее взгляд. — Прошу не убеждать меня, что вы представить себе не можете, чтобы такая милая, любезная старая дама была замешана в нечто неприличное.

Джина даже не пыталась возражать. Казалось, она как-то повзрослела. Только спросила:

— Почему?

— Ну, теперь, когда мы все знаем, можно найти множество ответов.

— Вы хотите, чтобы я вам верила, — сказала она после паузы, — но вы все еще не рассказали о себе... Если вы не детектив, то как случилось, что вы заинтересовались дядей Алессандро?

Он на миг заколебался, но, решив, что риск для него невелик, рассказал всю историю от случайной встречи с покойным Джеймсом Астоном до пластиковой бомбы, которую обезвредил предыдущей ночью, не упоминая только о своей беседе с Марко Понти. Она слушала с широко раскрытыми глазами, прикусив губу.

— Мне трудно в это поверить... Бомба перед нашим домом, когда мы сидели за столом...

— Самое время для таких вещей. Ведь трудно подложить бомбу в машину, когда в ней кто-то сидит и едет со скоростью шестидесяти миль в час.

Весь этот разговор был растянут во времени перерывами, необходимыми для дегустации, обоняния, жевания, глотания, поглощения и наслаждения, и к тому же прерывался официантом, который подавал, менял тарелки и напрашивался на восхищение.

Позднее, после одной из пауз, посвященной оценке гастрономии и приведению в порядок мыслей, Джина заметила:

— Я когда-то задумывалась, как можно выяснить, что дядя Алессандро и мой дядя — один и тот же человек, но, честно говоря, это выше моих сил.

— Если дело только в этом, то нет проблем. Меня всегда упрекали, что у меня нет нервов. Что нужно сделать?

— Все очень просто. Если моего дяди нет в живых, а этот человек — мошенник, то настоящий дядюшка должен быть похоронен в семейном склепе. Нужно только открыть склеп и взглянуть.

Святой наморщил лоб.

— Разве одно автоматически вытекает из другого? Разве не правдоподобнее, что они похоронили его где-то в другом месте, под другим именем?

— О нет? Я не могу поверить, чтобы они зашли так далеко. Вы не знаете, до чего на Сицилии придерживаются традиций во всем, а особенно в такой старинной семье, как моя. Даже если донна Мария и дядюшка позволили этому Алессандро Дестамио выдавать себя за моего дядюшку ради денег или по другой причине, ничто бы их не заставило согласиться похоронить настоящего дядю под фальшивой фамилией и не в склепе, где хоронили всех членов рода Дестамио уже триста лет. Это было бы святотатством.

Саймон задумался над этим, деликатно манипулируя ножом и вилкой с последним аппетитным кусочком. С психологической точки зрения это было возможным и одновременно давало прекрасное обоснование дальнейшим действиям.

— Вы не хотите побеспокоить предков, спящих вечным сном в склепе? По крайней мере, показать мне, где это, и заглянуть туда?

— Я поеду с вами.

Обед был увенчан поданными на десерт великолепными свежайшими золотистыми персиками, достигшими вершины прекрасной сахарной спелости, после чего Джина заказала кофе, а Святой предпочел закрепить нежный вкус фруктов бокалом вина на дорожку.

— Когда у вас появится желание встать из-за стола, — сказал он, — вы могли бы одеться и отправиться посмотреть на заведеньице? Прошу простить мне это выражение. Все равно нельзя сразу идти в воду, объевшись до такой степени.

Так что чуть позже они уже вернулись в Палермо, следуя указаниям Джины, причем Святой мысленно отмечал на карте в своем мозгу каждый поворот, чтобы найти его днем или ночью. Вдали замаячила группа стройных кипарисов, которые в Италии служат отличительным знаком любого кладбища.

— Наш склеп вон там, — показала Джина.

Скорее не склеп, а мавзолей, занимавший большой участок кладбища, сооружение из гранита и мрамора настолько солидное, что Саймон принял его вначале за часовню. Входные двери из дуба, окованного бронзой, могли бы служить тюремными воротами. За ними узкий проход вел к алтарю, находившемуся е противоположном конце здания, на фоне огромного витража, пропускавшего достаточно света. Только через некоторое время, когда глаза его привыкли к полумраку, он сообразил, что коридор на самом деде был только проходом между рядами плотно поставленных саркофагов стоявших один на другом, как кирпичи в сушке, и местами достигавших потолка.

— Кажется, здесь тесновато, — заметил он. — Не думаю, что места хватит на несколько следующих поколений. У вас зарезервировано место или тут живая очередь?

— Я не понимаю таких шуток, — холодно сказала она, напомнив тем самым, что вопреки всему, что их сблизило, между ними всегда будет оставаться определенная дистанция.

Саймон видел уже достаточно, чтобы подготовить все что нужно и вернуться сюда ночью, не вызывая излишних подозрений. Однако возникло неожиданное осложнение, когда он предложил Джине продолжить купание, потом поужинать и вернуться, когда стемнеет. Солнце стояло еще высоко, когда Джина сказала:

— Я не смогу поужинать с вами. Если я не вернусь домой до темноты, донна Мария сойдет с ума и никогда уже не позволит мне встретиться с вами, даже если попросит дядя Алессандро.

— Возможно, вы правы, — признал он. — Я понимаю, что вам не хочется вместе со мной играть в вампиров. Одевайтесь, чтобы не дать тетушке повода для скандала.

По дороге домой она в основном молчала, только спросила:

— Что мне рассказать им о вас?

— Все, что я рассказал вам за обедом, если хотите. Но, разумеется, не о нашем плане проникновения в склеп.

— Ну а о ваших намерениях?

— Лучше скажите, что вам не удалось их раскрыть. Мол, я дал понять, что что-то задумал, но отказался беседовать на эту тему. Ну и можете еще им сказать, что вы могли бы меня обезвредить, будь у вас больше времени, чтобы заняться мной, и что для этого вы условились встретиться со мной завтра. Тогда, можете быть уверены, не только позволят, а еще будут вас уговаривать.

«Бугатти» остановился перед неприветливыми воротами. Саймон обошел машину, подал ей руку, помогая выйти, и продолжал держать, когда надобность в помощи уже отпала.

— Значит, до утра, — сказала она, и напряженный взгляд черных глаз неотрывно замер на его лице, как будто пытаясь запомнить навсегда.

Но когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, чуть отшатнулась, быстро вырвала руку и заторопилась к калитке, хотя и обернулась, чтобы, прежде чем исчезнуть, наградить его еще одной обворожительной улыбкой.

Святой подумал, что завоевание Джины Дестамио может быть похоже на переход через Альпы по козьим тропам на велосипеде с шестиугольными колесами.

Ее образ не оставлял его, несмотря на напряженное обдумывание предстоящих действий, все время, ушедшее на аперитив и ужин, и отошел на второй план только в ту минуту, когда он решил, что кладбище уже достаточно опустело и можно безопасно нарушить его вечный покой. Миновав кладбищенские ворота и свернув в сторону, он остановил автомобиль и тихонько двинулся пешком. Луна, которая так помогла ему прошлой ночью, появилась снова, гораздо более яркая, чем ему бы хотелось, но зато затруднявшая возможность укрыться для любого нападавшего. Однако вокруг в самом полном смысле слова не было ни единой живой души, а единственным звуком — нерешительный шелест листьев.

Кованые ворота были закрыты и распахнулись с легким скрежетом. Идя к мавзолею Дестамио, Саймон инстинктивно держался подальше от могил и надгробных камней, но эта элементарная предосторожность казалась такой же излишней, как и короткие взгляды через плечо во время перерывов в манипуляциях с замком, охранявшим тайну склепа. Под его умелыми руками тот сдался за какие-нибудь три минуты, и Саймон, осторожно оглянувшись в последний раз, вошел внутрь, оказавшись в проходах между рядами выстроившихся каменных саркофагов; здесь ему пришлось достать фонарик, чтобы заняться изучением надписей.

В тот же момент он почувствовал сильную боль в затылке и рухнул в сверкающую тьму.

3

Далекие ритмичные удары, как будто из глубин земли, все нарастали. Прошло немало времени, прежде чем Саймон осознал, что грохочет его собственная голова, и каждый удар сопровождался новой волной ужасной боли. Возвращавшееся сознание еще усилило боль, и только собрав все силы, он смог овладеть собой в достаточной степени, чтобы быть способным что-то воспринимать.

Лицо его упиралось во что-то мохнатое и пыльное, пахнущее козлом, а когда он попробовал изменить позу, понял, что руки связаны за спиной. Понадобилось новое усилие воли, чтобы заставить себя лежать спокойно, пока не вернутся силы и медленно разойдется паутина, спеленавшая мозг.

Было до обидного ясно, что его огрели по голове, как типичного частного детектива в заурядной бульварной книжонке; и хуже всего была мысль, что, раз это случилось, значит, кто-то разгадал его намерения. Ему почему-то казалось, что давно прошел тот этап, когда кто угодно мог напасть на него сзади, тем более если он был так настороже, как на этот раз. И теперь ему пришла запоздалая мысль, что, обрадовавшись успешному проникновению в склеп, он и думать забыл, что кто-то мог пробраться туда до него и закрыть потом дверь снаружи. Достаточно было взобраться на ряд гробов и терпеливо подождать, пока он пройдет внизу.

Теперь встал другой вопрос: каким образом засада могла быть запланирована с такой уверенностью насчет его возможного появления?

Поблизости открылись двери, и раздались тяжелые шаги по плиткам пола, потом эти шаги затихли около него.

— Аль, — рискнул начать Святой, — если ты так хотел меня увидеть, то почему просто не прислал приглашение?

Знакомое хриплое бурчание подтвердило его догадку. Стоило немалых усилий подняться, поскольку каждое движение вызывало грохот молотков, бьющих по черепу; наконец, он сумел повернуться так, что лицо не касалось грязной подстилки. То, что предстало перед его глазами, явно не стоило таких мук. Он находился в небольшом помещении с побеленными стенами, освещенном голой лампочкой, с дверьми и окном, закрытым короткой заляпанной занавеской. Там не было никакой мебели, кроме раскладушки, на которой он лежал. Большую часть этой унылой обстановки заслоняла фигура Аля Дестамио, нависавшая над ним как тяжеловесный символ угрозы.

— Не трать время на шутки, — рявкнул тот. — Давай говори, что мне нужно, тогда, может, и сохранишь свою шкуру.

Саймон сумел сесть, опираясь о стену, и только тонкая струйка пота на его лбу говорила, чего ему это стоило. Дестамио же увидел только вызывающую усмешку, и ярость сдавила его горло.

— Ты будешь говорить или дурака валять?

— Поговорить я люблю, — спокойно ответил Саймон. — Никому никогда не приходилось тянуть меня за язык. О чем ты хочешь поговорить, Аль? Или я должен поблагодарить тебя за тот способ, которым ты меня сюда заполучил? Да, много лет прошло с тех пор, как я в последний раз так попался. Но то, что твоего парня заперли внутри склепа, было ловко придумано. Это стоит запомнить.

— Тебе еще повезет, если выживешь, а не то, что вообще что-то будешь помнить.

— Ну что же, мне всегда везло, Аль. Разумеется, не так, как тебе. — Его слова были прерваны, когда Дестамио размахнулся рукой величиной с лопату и огрел Святого так, что тот свалился на бок с рассеченной перстнем щекой.

— Без шуток, Святой, я тебе уже говорил. Сиди тихо, отвечай как следует и не зли меня.

Саймон потряс головой, пытаясь избавиться от шума в голове, вызванного новым ударом.

— У меня была прекрасная идея, Аль, — сказал он как можно спокойнее, хотя ледяная стужа его голубых глаз испугала бы любого менее чувствительного, чем стоящий перед ним мафиози. — Ты просто гениально сообразил, что прежде всего я проверю твой семейный склеп. Или это Джина тебе сказала?

— Она знала?!

Святой был готов откусить себе язык. Теперь, если Джина не выдала его, он предал ее. Оказалось, что с головой у него хуже, чем казалось.

— Не в том дело, — пробовал он исправить ошибку. — Мне просто интересно, ты сам додумался или она помогла? Уж больно она старалась меня расколоть целый день. Но я ей не говорил, не настолько я глуп, чтобы не сообразить, к чему все это.

С непроницаемым лицом Дестамио всматривался в Саймона:

— Я хочу знать гораздо больше того, что ты ей сказал. Что ты хотел рассказать полиции, когда меня пугал, ожидая, что я захочу тебя убрать? И как собираешься сделать это теперь?

— Очень просто, — ответил Саймон. — Все записано, положено в конверт и будет передано куда надо, если обладатель конверта не будет регулярно получать от меня вестей. Такие штуки практикуются издавна и все еще срабатывают. И не думай, что заставишь меня позвонить этому человеку и заявить, что все в порядке, потому что если я не воспользуюсь оговоренным кодом, там поймут, что кто-то держит меня на мушке.

— Я думаю, ты блефуешь, — ледяным тоном сказал Дестамио. — Но это не имеет значения. Прежде чем сдохнуть, ты скажешь мне, у кого конверт и какой код.

— Ты так думаешь?

Дестамио несколько секунд выдерживал неподвижный, спокойный взгляд Святого, потом откуда-то, из района его пупка вырвался хриплый хохот, как глухой отзвук землетрясения, раздвинув щель его безгубого рта.

— Не делай вид, что ты крутой. Я видел много таких, уделанных разными способами, и мало кто из них не проболтался. Но сегодня этого уже не нужно. У нас есть научные методы развязывать языки, и мы сразу будем знать, говоришь ли ты правду. Поэтому я не собираюсь тебе ничего обещать, как раньше. Просто сделаем укол, а когда ты все выложишь, сам пристрелю тебя. — Он подошел к дверям и позвал: — Энтра, дотторе.

Саймон Темплер почувствовал, как замирает его сердце, и не только в переносном смысле. Аль Дестамио явно не шутил. Даже Святой со всей своей отвагой и выдержкой не мог бы противостоять химическим средствам. С улыбкой идиота говорил бы правду и только правду, и тогда помоги ему Господь.

Вошедший мужчина был коренастым и полным, он ничуть не походил на Дестамио. Ему даже не нужен был опознавательный знак в виде черной врачебной сумки, которую он держал в руках.

— Кто пациент? — спросил он, как будто придя домой с визитом.

— Это я, если хотите прописать мне что-нибудь от головной боли, то лучше всего стакан виски со льдом, — сказал Саймон.

Не реагируя, доктор открывал свою сумку.

— У вас нет противопоказаний? — спросил он равнодушным голосом специалиста. — Случается, пентотал натрия дает побочные эффекты, как, впрочем, и скополамин. Иногда трудно определить, что из них лучше.

— У меня аллергия на шарлатанов, — отрезал Святой. — Но не хочу быть невежливым. Возможно, вы авторитет среди коновалов.

— Афреттате, дотторе, — подгонял Дестамио.

Но доктор был невозмутим. Он неторопливо вынул ампулу с прозрачной жидкостью и шприц, наполнил его и, подняв вверх, привычным жестом выдавил излишек жидкости, чтобы убрать пузырьки воздуха. Это явно было излишней предосторожностью, если учесть обещанную Дестамио программу, сулившую лучшие результаты, чем случайная закупорка.

Святой напряг кулаки, пробуя, как они связаны. Оказалось, они спутаны тонкой веревкой, ветхой от времени, эластичной и поддающейся растяжению, что он мог использовать, но чтобы это сделать, надо было придать плечам определенное положение, хорошо известное каскадерам для поддержания максимального равновесия, и мобилизовать все силы его необыкновенных мышц. Знал, что в конце концов сумеет освободиться, но предстоит несколько трудных минут. Ног ему не связали, и, пока врач приближался, Саймон собрал все силы и прицелился, приготовившись нанести безжалостный удар, который, если бы удался, несомненно, вызвал бы перерыв в процедуре допроса. Любыми средствами, не останавливаясь ни перед чем, ему нужно было выиграть драгоценное время. Оно чудесным образом было даровано ему человеком, который был похож на кого угодно, только не на посланца провидения и который в эту самую минуту широко распахнул двери и протарахтел что-то Дестамио на местном наречии. Саймон не разобрал ни слова, но на того, к кому обращались, сообщение подействовало немедленно. Дестамио повернулся и, чертыхнувшись, торопливо направился своей утиной походкой к дверям.

— Подождите, пока я вернусь, — бросил он через плечо, выходя.

Саймон пригляделся к доктору, который осторожно положил шприц в сумку и подошел к окну. Отодвинул грязную штору, распахнул окно, и Саймон без помех смог увидеть ночное небо. Отсутствие решеток было почти символичным; Саймон почувствовал внезапный прилив надежды. За его спиной мышцы рук торопливо, но аккуратно напрягались, натягивая веревки, делая все возможное, чтобы использовать посланный небесами шанс на спасение, избегая одновременно резких движений, которые могли бы его выдать.

— Что там случилось такое необычное, дотторе, — спросил он, не столько ожидая ответа, сколько стараясь заглушить звуки своих упражнений.

— Это дон Паскуале, — сказал доктор, стоя к Саймону спиной и продолжая дышать свежим воздухом. — Он очень стар и очень болен, и кроме меня здесь еще два медика, только чтобы еще раз доказать, что наука может облегчить старость, но никогда ее не излечит.

— Простите мне мое невежество, но кто такой дон Паскуале? И почему столько возни с его особой?

Доктор обернулся и с интересом взглянул на него.

— Ваше невежество действительно удивительно для человека, который обладает информацией, крайне нужной мафии. Дон Паскуале стоит во главе организации, а когда он умрет, придется выбирать нового вождя. Вот почему все остальные доны тоже тут.

— Грифы слетаются... — Саймон старался не показать того усилия, с которым напрягались и расслаблялись его мышцы. — Мне кажется, мой толстый приятель дон Алессандро хотел бы занять это место.

— Сомневаюсь, что его изберут. Слишком долго он не был на родине. Здесь на юге мы держимся замкнуто и несколько подозрительны в отношении всего заграничного.

— Что, кажется, никогда не мешало вашему экспорту эмиссаров мафии в менее замкнутые страны, вроде Соединенных Штатов. Думаю, ваша организация успешно соединяет свои бандитские схватки с международным опытом.

Доктор равнодушно пожал плечами. Или он был слишком сдержан, чтобы дать втянуть себя в дальнейшую дискуссию, или просто не интересовался, для чего Саймон оказался здесь. По-прежнему смотрел на Саймона так равнодушно, как будто разглядывал анатомический атлас, и Святой отчаянно напрягал свою изобретательность, чтобы придумать какой-то иной способ отвлечь внимание от все еще продолжавшихся упражнений.

Потом оба обернулись на звук открывшихся дверей. В них показался тот же посланец, который отозвал Дестамио.

— Ты, — обратился он к Саймону на нормальном итальянском языке, — пошли со мной.

— Синьор Дестамио хочет, чтобы он был здесь, потому что ему надо лечиться, — возразил доктор без всякого выражения.

— Это придется отложить, — отрезал мужчина. — За ним посылает дон Паскуале.

4

После такого разъяснения доктор тут же утратил интерес и занялся укладкой сумки, пока посланец поднимал Саймона с кровати, помогая ему встать на ноги. Они прошли затхлым коридором, по нескольким каменным ступеням поднялись в огромную кухню, потом через еще один короткий коридор и еще одни двери вошли в обширный зал в стиле барокко с роскошными коврами, картинами, коллекцией оружия и великолепными резными деревянными панелями. Тут Саймон понял, что каморка, в которой он пришел в себя, была только жалким чуланом в подвале дома, который вполне заслуживал название «палаццо».

Тут было полно мужчин в черных облегающих костюмах, оттопыривавшихся под мышками, на всех лицах застыло выражение врожденной враждебности. Не нужно было других доказательств, что он проник в самое сердце вражеского лагеря, хотя и не совсем тем способом, каким хотел.

Посланец подтолкнул его к парадной лестнице, которая начиналась из центра зала. По ней поднялись на галерею, откуда Саймона направили через полуоткрытые двери в прихожую. За ней находились запертые двери, очень импозантные, в которые посланец деликатно постучал. Изнутри не последовало никакого ответа, но он, казалось, его и не ожидал, раз тихонько нажал на ручку и открыл дверь. Сам он остался снаружи, а Саймон от его толчка оказался внутри комнаты.

Это была спальня, своими пропорциями соответствующая ранее виденным комнатам, со стенами, покрытыми темно-красным бархатом, заставленная крупной и уродливой мебелью, почерневшей от старости.

Окна, тщательно запертые от нездоровых ночных миазмов, так же эффективно задерживали полузатхлые, полулекарственные запахи больничной палаты. Воде кровати с широким балдахином стоял эмалированный металлический столик, заставленный пузырьками аптечного вида и прочими лекарствами, около которого крутились двое мужчин того же бесспорно профессионального вида, что и медик, посетивший Саймона, один худой и седой, другой низенький, с испанской бородкой.

Остальные мужчины, собравшиеся возле постели, были пожилыми и создавали особую атмосферу личного авторитета, несмотря на подобострастие, выказываемое центральной фигуре всей композиции. Их было четверо, всем за пятьдесят. Пожалуй, старшим был Дестамио. Толстый мужчина с гладкой кожей, в очках, мог сойти за шефа предприятия международного масштаба, у другого был жесткий взгляд и фигура боксера, а густые усы придавали ему псевдоармейский вид. Самый молодой, нервный, судя по первому впечатлению, был почти так же высок и тонок в талии, как Святой, но с носом гигантских размеров, которому мог бы позавидовать андорский кондор. Убедившись посредством зеркала, что ему никак не удастся уменьшить свой орган обоняния, хозяин носил его с вызовом, который привел бы в восторг Сирано де Бержерака.

Это было ближайшее окружение — вассалы, собравшиеся вокруг смертного ложа своего короля, чтобы отдать ему долг и решить вопрос о наследнике. Они обернулись, чтобы взглянуть на Святого, одним резким движением, как связанные ниточками марионетки, оставляя свободным подход к ложу.

В свои лучшие годы лежавший там человек, судя по крепости его сложения, был великаном. Но какая-то страшная болезнь ухватила его своими костлявыми руками, уничтожая клетку за клеткой, приковав его к ложу, на котором он вскоре должен был умереть. Уже были видны признаки приближавшейся неизбежной смерти. Кожа, когда-то обтягивавшая мышцы, теперь свисала на шее вялыми складками. Под ввалившимися глазами появились черные пятна, а седые волосы, редкие и безжизненные, упали на клочковатые брови. Но тяжелая болезнь не лишила его привычки приказывать. Глаза его сияли огнем безумия или мученичества, в голосе, хотя и ослабшем, звучали тона оперного баса:

— Вэни куи.

Это была не просьба и даже не приказ, а только переданная словами уверенность в подчинении. В такой манере в прошлом должны были обращаться к народу абсолютные монархи, владыки жизни и смерти своих подданных, и дон Паскуале был одним из последних наследников такого рода власти.

Но Саймон помнил, что это было не достойное уважения королевство, а безжалостное тайное общество, не считавшее отвратительным ни одно преступление, если оно приносило достаточную прибыль. Он счел королевско-церковную атмосферу этого сборища совершенно неуместной. Губы его искривила цинично-издевательская усмешка.

— Чао, Паскуале, — весело бросил он, как коллега коллеге.

Тут же почувствовал, как окружавшие Паскуале вожди вздрогнули и застыли при таком оскорблении величества, но человек, подпертый подушками, казалось, вообще не обратил на это внимания, возможно, потому, что не поверил своим ушам, или потому, что для его верховной власти это имело не большее значение, чем ковыряй он в носу.

— Значит, это тебя называют Святым. Когда-то давно ты уже доставил нам неприятности. Алессандро, что Святой натворил на этот раз?

— Он собирается наделать мне неприятностей. Наступает мне на пятки, шпионит за мной, проник в мою семью, выспрашивал, пытался меня шантажировать. Нужно допытаться, что ему известно и кому это известно еще, а потом убрать.

— Ладно, но зачем ты притащил его сюда?

— Я думал, это самое надежное место, а кроме того, я не хотел отлучаться отсюда в такую минуту...

— Какой информацией мог обладать Святой, чтобы шантажировать Алессандро? — Вмешался новый голос, и Дестамио даже подпрыгнул при его звуке. Принадлежал он мужчине с величественным носом, в котором Саймон инстинктивно определил наиболее активного члена Совета.

— Ничего, Сирано, ничего особенного, — голос Дестамио звучал еще более хрипло, чем обычно. — Но я хочу знать, с чего вдруг он вообразил, что может доставить мне неприятности и с кем он работает, чтобы покончить со всем этим.

— Если он не представляет опасности, то чего ты боишься, Алессандро? — безжалостно настаивал он. — Чем здесь тогда заниматься?

— Баста, — прервал хозяин, прежде чем Дестамио нашел слова. — Можете подождать с вашими склоками, пока я умру. А до того я решаю.

Его губы едва шевелились, а на бледном лице не было никаких следов оживления или волнения. Только глаза, невероятно живые, снова смотрели на Святого с почти физически ощутимой сосредоточенностью.

— Я давно хотел посмотреть на тебя, Саймон Темплер, — продолжал он на классическом итальянском, который, очевидно, служил компенсацией разницы диалектов, которые были свойственны большинству присутствующих и которые делали сицилийца таким же непонятным для жителя Калабрии, как и для любого иностранца. — Никто из тех, кто бросал вызов мафии, не оставался в живых так долго, как ты. И вот ты снова стоишь на нашем пути. Но я не уверен, неизбежно ли тебе быть нашим врагом. Опираясь на нашу мощь, ты мог бы стать гораздо богаче, чем сейчас. С твоей ловкостью и отвагой мы могли бы стать еще сильнее.

— Значит ли это, — медленно спросил Саймон, — что после всего, что было, ты предложил бы мне шанс присоединиться к вам?

— Это возможно, — сказал дон Паскуале. — Такие вещи случались. Даже великие народы, бывшие смертельными врагами, становились союзниками.

Святой на миг задумался, прикидывая, какую пользу он мог бы извлечь из такого фантастического предложения и как долго он мог бы вести такую игру. Перед его мысленным взором пронеслось множество различных возможностей.

Но впервые в жизни непроницаемость его лица не стада преградой для неотрывного испытующего взгляда.

— Но нет, — дон Паскуале заговорил раньше, чем Святой смог сформулировать ответ, — ты думаешь только о том, как бы это использовать, чтобы выбраться из ситуации, в которой ты оказался. Вот почему мне нужно было тебя увидеть, самому услышать твой ответ. Аудиенция окончена.

Дестамио толкнул Святого так, что тот налетел на бандита, ждавшего за дверью, и рявкнул:

— Забери его обратно и запри как следует!

Массивные двери захлопнулись; эскортировавший Саймона бандит схватил его за локоть и силой потащил через прихожую, галерею и по великолепной лестнице так грубо, что Святому пришлось напрячь все силы, чтобы сохранить равновесие и не слететь по ступеням вниз головой.

Последний удар коленом швырнул его в ту же камеру. Двери захлопнулись, и ключ заскрежетал в замке. Теперь, оставшись в одиночестве, Святой мог приложить все силы, чтобы избавиться от пут. Меньше чем через три минуты одна рука его уже была свободна, а с другой он свивал остаток веревки. Еще не сбросив ее на пол, он одним прыжком оказался у окна.

До того он понятия не имел, как долго был без сознания после удара по голове в мавзолее, а связанные руки не позволяли взглянуть на часы. Но сейчас, когда лампочка осталась за спиной, он увидел, что небо уже посерело от первых признаков рассвета. И этих жалких проблесков оказалось достаточно, чтобы стало ясно, почему его похитители оставили открытым окно без решетки.

Палаццо прилепилось к самому краю пропасти. Окно, из которого он выглядывал, находилось в гладкой стене без какого бы то ни было отверстия на пятнадцать футов в одну и другую сторону. Внизу стена сливалась с вертикальной скалой, служившей фундаментом. Еще ниже скала отвесно падала в непроницаемую тьму.