Гарри о себе

Поначалу Гарри был весьма далек от мысли писать самому...

На протяжении многих лет мною вообще владело полное безразличие к тому, чтобы стать непременно кем-то, когда вырасту. Подобная неопределенность не раз вводила меня в состояние депрессии и даже привносила чувство вины. Я вообще отличался поразительной несобранностью и обычно затевал куда больше дел, чем смог бы довести до конца. Когда-то, еще учась в школе, я почти выбрал себе будущую стезю — свободные искусства; однако отдать предпочтение чему-то одному — живописи или литературе? — все никак не мог. Дело шло к мысленному бросанию монетки, и она явно падала так, что выходила мне дорожка — в художественную школу... Однако планы в ту пору строить было сложно. Мое поколение оказалось поколением призванных: нам требовалось благополучно закончить не колледж, а войну.

О армии в своей жизни...

Сейчас мне все представляется совершенно очевидным. За время службы в армии я приобрел множество ценнейших профессий и навыков. Я дослужился до сержанта, был инструктором по стрелковому оружию, крутил баранку на грузовике, присматривал за складом боеприпасов, стал специалистом по управлению турелью, научился грозно клацать карабином, когда меня определили в наряд конвоировать посаженных на гауптвахту, — и приобрел изрядный опыт во многих столь же полезных делах. Я покидал армию, полностью к ней приспособившись. Однако выяснилось, что она совершенно не подготовила меня к возвращению в реальную жизнь, и я так и не смог гладко вписаться в ту единственную роль, которую в свое время выучил на гражданке — роль ребенка.

О своем имени...

Что до моего имени, то ситуация только выглядит запутанной, а на самом деле это не так. Дело в том, что и в школе, и в армии, и в других местах меня звали не иначе как Гарри Максвелл Гаррисон. Но когда я отправился за паспортом, обнаружилось, что в моем свидетельстве о рождении значится имя Генри Демпси. Как оказалось, мой отец изменил его по настоянию своего отчима... Ну, раз уж вопрос все равно предстояло решать, я взял и отбросил от Максвелла (ненавижу это слово) последний слог — и стал Максом, как мой любимый дядя, который работал в консульском отделе и погиб во время Иокохамского землетрясения.

О юморе в фантастике...

По-моему, научная фантастика буквально создана для юмора. И если смешных научно-фантастических книг мало, то оттого лишь, что это очень трудно — писать их хорошо. Легко быть несерьезным, а вот смешным — очень трудно. Я, например, когда пишу мрачные футуристические истории, просто впадаю в уныние — и начиная сочинять что-то смешное, чтобы приободрить себя и, я надеюсь, других.

Я хотел бы, чтобы мои читатели расслаблялись и получали удовольствие, чтобы они отвлекались от действительности и улучшали свое пищеварение и настроение при помощи хихиканья и, время от времени, громкого животного смеха. Вот это и есть успех, вот это и есть смысл всех усилий". Для Гарри Гаррисона сохранять оптимистическую улыбку на лице, несмотря ни на какие ужасы, которые он видит в окружающей реальности или в воображаемом, но от того не менее реальном будущем, — своего рода кредо.

Мне бы очень хотелось, чтобы вы немного расслабились и на время оставили свои повседневные заботы, а если повезет, то и посмеялись бы вместе со мной, умирая от хохота!

О своих литературных воззрениях...

Я написал «Мир смерти» еще и потому, что считал тогдашнюю фантастику слишком напыщенной и абсолютно лишенной действия и развлекательности. Читательская реакция на этот роман, кажется, подтвердила мою правоту. Он неоднократно переиздавался и был переведен на семь языков. Однако спустя годы мои ощущения изменились, и теперь я вовсе не считаю, что действие и яркие краски — это все, что надо. Я стал тратить больше времени, чтобы лучше писать, лучше придумывать, стал уделять больше внимания литературному мастерству. Размышляя об этом, я издал и отредактировал (вместе с Б. Олдиссом) «Горизонты научной фантастики» — первый журнал научно фантастической -критики. Мы сделали только два номера. Импульс, впрочем, оказался достаточно сильным, чтобы другие люди начали мыслить и действовать в том же направлении...

О технике

Я всегда был связан с техникой. Гораздо позже я сообразил, что еще в 1943 году во время Второй мировой войны я работал с компьютерами, с механическими аналогами компьютеров, управлявшими прицелами. И совсем недавно я узнал, что в России в Санкт-Петербурге еще Туполевым был создан компьютер, который работал на воде. Гидравлический компьютер! На Западе об этом никто не знал, это держали в строжайшем секрете. Так что я всегда интересовался наукой и технологиями, и считаю, что писатель-фантаст должен хорошо разбираться в науке. Ученые, любые ученые — химики, биологи — очень любят говорить о своих достижениях, о том, какую пользу приносит наука, и меня тоже очень занимает применение научных достижений. Ведь мы очень похожи на обезьян, 99 процентов генов у человека и орангутанга в джунглях совпадают. В чем же отличие? Один-единственный процент? Размер нашего мозга? И этот 1 процент объясняет нашу возможность разрушать и созидать, воспроизводиться, добывать пищу, отвечает за интеллект и нашу способность планировать наперед. Если мы будем слушать не политиков, а ученых, мы сможем выжить... Мы и так выживем, я надеюсь, но с наукой дела пойдут лучше. Так что для фантаста очень важно знание науки и техники. Он интерпретирует науку и ее применение для читателя, который в науке не разбирается. Артур Кларк сказал как-то, что наука и религия очень похожи в том, что они одинаково неизвестны обычным людям. Так что я считаю, что у писателя-фантаста две задачи: во-первых, развлекать читателя, а во-вторых, объяснять ему, как проблемы нашего мира могут быть решены при помощи науки.

О семье

— Вы как-то рассказывали, что ваша жена не очень хотела уезжать из Нью-Йорка в провинцию. Как быстро она приняла ваш нестандартный образ жизни?

— Да что вы, она только счастлива была! Правда, в Нью-Йорке она работала танцовщицей, крутилась в модельном бизнесе, но все ее недовольство закончилось на мексиканской границе. Мы были вместе, и это главное. У нас была хорошая семья, двое детей, мы очень любили друг друга. Семья, когда все вместе, будет счастлива всюду. Главное — чтобы это была счастливая семья.

— Чем занимаются сейчас ваши дети?

— Мой сын — компьютерщик, он живет в Калифорнии. Дочь, доктор Гаррисон, преподает биологию в Брайтоне. Мы часто созваниваемся.

О путешествиях

— Вы часто переезжаете с места на место, жили во многих странах. Для вас существует понятие Родины?

— Нет, я считаю, что не столь важно, какую страну ты выбрал для проживания. Я жил в Штатах, Мексике, Англии, Италии, Швеции, Дании, Ирландии — от трех месяцев до семи лет — и везде чувствовал себя как дома. Когда я приезжал в страну, где мне нравилось, я оставался там жить. Брал свой компьютер, жену и переезжал. Я именно так понимаю свободу. Жил в Нью-Йорке, а сейчас живу в Ирландии и опять-таки чувствую себя свободным. Если в стране хорошо живется и работается — чем это не родина? Каждая страна очень своеобразна, я выучил разные языки, посмотрел мир, и, по-моему, это хорошо. Для меня истинное удовольствие — изучить новый язык, познакомиться с новыми людьми, новой культурой... Именно в мультикультурности я чувствую себя комфортно и как человек, и как писатель. Моя жена тоже с удовольствием меняла страну проживания. Когда мы переехали в Мексику, она открывала эту страну вместе со мной.

Об экранизациях

— Снимают ли по вашим произведениям фильмы?

— На сегодня вышел только один фильм «Зеленый Сойлент» по моему произведению «Подвиньтесь! Подвиньтесь!». Существует несколько опционов (договор, по которому покупатель получает право — но не обязанность — совершить покупку или продажу актива по заранее оговоренной цене) на создание фильмов, но реальных фильмов пока снято не было. Ситуация с опционами такая: когда приобретается опцион на фильм по книге, то в течение года приобретший либо должен начать съемки, либо теряет право на съемку. Количество денег, полученных таким образом, было достаточно большим, но фильмов не было. На сегодня открыто семь опционов на фильмы, но что из этого получится — неизвестно. Один продюсер уже в течение 27 лет возобновляет опцион на фильм по книге «Стальная крыса». За это время на этих опционах я заработал 750 тысяч долларов, и мой агент надеется, что этот фильм никогда не будет снят, но каждый год опцион будет продлен. Восстановление опциона по истечении года — это как восстановленная невинность.

О режиме работы

— Расскажите о режиме вашей работы.

— Все очень просто. Работаю я постоянно. Если говорить о рабочем дне, то получается так: чай в 10 часов, потом писать до 16.00. Работаю семь дней в неделю, пока не закончу первый вариант рукописи. Потом даю ей отлежаться неделю — на это время мы с женой куда-нибудь едем отдыхать. Возвращаюсь и начинаю работать над окончательной версией текста.

О смерти и бессмертии

— О чем бы Вы мечтали, если бы прожили жизнь заново?

— О бессмертии, конечно же, ведь тогда не пришлось бы проживать ее заново, как Вы смели отметить.

— Бессмертие в буквальном смысле этого слова, так ведь?

— Именно в буквальном. Ведь другого у него просто нет и быть не может. Бессмертие дарит нам вечность, где никто и никуда не должен спешить. Человек может годами сидеть на холме и созерцать скоротечность времени. Он может отправиться на любую планету, на которую захочет. Душа его будет, естественно, находиться в вечном поиске, но бессмертие гарантирует ему спокойный путь и достижение поставленных целей.

— Когда Вы задумываетесь о бессмертии, что всплывает на ум?

— Греческие Боги, Олимп и Вселенная. Мне кажется, что вселенная бессмертна, так как движение в ней циклично, а спиритичность взаимосвязей в ней, не оставляет сомнений в том, что задумка Космоса универсальная и таких Галактик, как наша может оказаться великое множество. Сотни тысяч, а то и миллионы.

— Что для Вас означает смерть?

— Что ж... Это нечто противоположное от бессмертия. К примеру, я знаю, что умру до 89 лет. Т.е. более чем за год до 90-летия я кану в Лету своего личного бессмертия. Для меня смерть — нечто конкретное, осязаемое и безропотное. То, что случится с каждым, именно то, что уравнивает нас перед Вселенскими законами...

— И все же Вы предсказываете собственную смерть, она для Вас является концом?

— Нет. Скорее началом, началом чего-то спокойного и умиротворенного.

О мире и войне

— Мир — это одно из главных понятий в моей жизни. Я ненавижу войну. Я служил в армии, могу сказать, что ненавижу милитаристов, они просто ублюдки, во всех смыслах. И если я могу помочь миру избавиться от них своей сатирой и даже пропагандой, я сделаю все возможное для этого. Этому посвящена одна из моих первых книг «Билл, герой Галактики». Я попытался в ней интерпретировать все то, что довелось увидеть в армии. Это черный юмор, как в книге Хельлера «Уловка 22», например. И возможно, это единственный способ справится с глупостью армии и войны.

О религии

— ...У меня особое отношение к религии. Я ненавижу римскую католическую церковь. Тут мне помогают воспоминания о годах, проведенных в Мексике, потому что католическая религия просто уничтожала ее культуру и людей.

— А как вы относитесь к религии вообще и к идее Бога?

— (Смеется) Этот вопрос мне здесь, в России, задают постоянно! Я не верю в Бога. Каждый, кто считает, что там что-то есть, имеет право в это верить. Но я сам считаю, что там никого нет.

— То есть, мир устроен рационально?

— Мир — он здесь. Он научен, он рационален, он просто присутствует, вы можете его исследовать — Бог здесь ни при чем. Религия была изобретена людьми, поэтому нечего здесь выдумывать.

О писательских гонорарах

— Вы, конечно, знаете, какой я замечательный писатель. Соответственно, будучи популярным автором, я живу только на свои гонорары и при этом могу писать книгу и год, и четыре года. Когда я работаю над романом, я показываю его синопсис своему литагенту, который, в свою очередь, общается с издательствами. Так я выясняю, сколько бабок он сможет для меня выбить. А во время работы над циклом «Эдем» сложилась вообще замечательная ситуация: издатели устроили аукцион, на котором продавалась очередная книга. По правилам я назначил минимальную стоимость, а покупатели набавляли по 10%. Это рай для писателя: я сижу, ничего не делаю, а издатели рвут друг друга на клочки, предлагая мне все больше денег. Когти, зубы, море крови, цена уже возросла вдвое или втрое против начальной, и это продолжается целый день... Это радость для автора.

О компьютерных играх и экранизациях

— Что касается компьютерных игр, то я вообще о них не думаю. Игра — это то, что ты можешь в любой момент остановить, выключить и забыть, это неинтересно. Экранизации... среди них есть и хорошие, и плохие. Но вообще научно-фантастические фильмы — это совсем не то, что научно-фантастические книги. В фильмах есть ракеты, бластеры, спецэффекты, которыми воздействуют на зрителя, но в них зачастую теряется идея, смысл, то, чем воздействует на читателя литература. Есть неплохие фильмы в жанре фантастики: американские, немецкие, польские, российские... Но в них нет глубокой идеи. Я не могу назвать ни одного по-настоящему хорошего фантастического фильма. Бегают быстро, стреляют метко... все это лишь для развлечения, не больше.