«Я бы изобрел оружие, поражающее только генералов». Интервью для «Грани плюс» (2006)

На бестактный вопрос поклонницы «Сколько вы собираетесь прожить, мистер?» восьмидесятилетний Гарри Гаррисон философски ответил: «Вечность». В точности как поэт Батюшков на вопрос: «Который час?». Предпосылки к бессмертию имеются.

На сегодня в активе Гранд-мастера киевского Еврокона-2006 более пятидесяти романов, изданных на 33 языках общим тиражом около 5 млн экземпляров, не считая сонмища пиратских копий.

Среди созданных им шедеров жанра — знаменитые «Неукротимая планета», «Робот-полицейский», «Абсолютное оружие» и др. Известен также как художник комиксов, арт-критик и составитель оригинальных антологий. Например, такой — «ОГРОМНЫЕ ОГНЕННЫЕ ЯЙЦА: история секса в научно-фантастической иллюстрации».

Родился 12 марта 1925 года в США, жил в Америке, Мексике, Италии, Англии, Дании, теперь обосновался в Ирландии, вблизи Дублина. Ветеран Второй мировой войны и патриот жанра «сайенс фикшн» каждые два-три месяца неутомимо путешествует по Европе по конвентам и фестивалям, радуя почитателей неизменным оптимизмом, острым умом и юмором.

— Мистер Гаррисон, во Вторую мировую вы служили сержантом США, тем не менее у вас — стойкая репутация антимилитариста, но в книгах — немало описаний войн и смертей, часто немотивированных. Тут кроется какой-то парадокс, не находите?

— После того, как Вторая мировая война закончилась, начались серьезные испытания для многих: надо ли оставаться в армии? У меня за плечами было четыре года опыта инструктора стрельбы. И я понял: все, чему меня научили в армии, это убивать людей. Нет, мне такое не подходит.

Затем я прочитал несколько хороших книг на армейскую тему, написанных с юмором — например, «Похождения бравого солдата Швейка». И понял: самое лучшее, что я могу сделать для армии, — это изображать военных в смешном свете. То есть, стать художником или писателем.

Я согласен, произошел некий парадокс. Большинство писателей пишут боевики о героях-победителях. А я задумался о судьбе маленького человека, который сидит где-то там внутри огромного космического корабля, в пулеметном отсеке, и на самом деле он никакой не герой Галактики, а обыкновенный неудачник.

Кроме того, существуют ведь и другие парадоксы милитаризма. Например, такой: уйти из армии, если ты уже туда попал, практически невозможно. Доказывай, что ты больной или сумасшедший — все равно остаешься под ружьем.

То есть, в моих книгах — противостояние маленького человека и огромной милитаристской машины.

— Вполне швейковская такая традиция?

— В значительной степени.

— Чем вы, мистер Гаррисон, объясняете бурное развитие научной фантастики во второй половине ХХ века?

— Понятно, что эту тенденцию начала Америка, потом поветрие стало распространяться по всему миру. Научная фантастика базировалась на чисто американской позитивистской иллюзии, что только наука и техника могут изменить мир к лучшему. Стало доминировать представление о том, что будущее создают инженеры и ученые. Фантастика сделалась их мифом.

— Ну а кто же тогда может изменить будущее? Политики?

— Я не люблю военных и политиков — они убивают людей.

— Кроме антимилитаризма, каковы еще побудительные мотивы вашего письма?

— Для меня это способ общения с читателями. Чем больше их, тем лучше. Я стараюсь выбирать для них несложные, доходчивые слова. Хотя, как показывают исследования, у людей, читающих научную фантастику, словарный запас в целом шире, нежели у прочих смертных.

На самом деле хорошей литературы всего 1%, но этот процент стоит поиска в макулатуре. В мире заметна тенденция: хорошие деньги вытесняются плохими деньгами, хорошие книги — плохими книгами. Это верно и для фантастики.

А вообще-то, в массе своей, глупые люди читают идиотские книги дурацких издательств, смотрят придурочные фильмы... Разумеется, я — не о нас с вами.

— Ваша биография в чем-то повторяет судьбы таких американских писателей, как Хэмингуэй или Элиот...

— О?!! СПАСИБА! СПАСИБА! (последние слова Гаррисон произносит по-русски — И.К.)

— В смысле — вы, как и они, родились в США, но потом переехали в Европу. С чем это связано? В Америке менее комфортно?

— В Европе я уже, в общей сложности, сорок лет. У меня есть друг — датский художник. Мы с ним как-то приехали в Финляндию, где меня по инерции называли «американским писателем». Друг сказал: «Гарри уже много лет живет в Европе, говорит на нескольких европейских языках — значит, он — европейский писатель!» Таким образом, художник как бы изобразил печать в моем новом континентальном паспорте.

То есть, конечно же, меня влечет культурная гравитация Европы. Мне нравится приезжать в другие страны, учить языки — хоть по нескольку слов. Мне очень приглянулась Италия, я пожил немного на острове Капри. Здесь, в Европе, мне очень по душе многие ментальные особенности (например, мультикультурность), а также еда, спиртное...

— У нас есть традиция считать писателей пророками...

— Да, я слышал. Вы полагаете, что я — вроде Льва Толстого?..

— ...и спрашивать их о будущем. Особенно фантастов.

— Гм. Насчет прогнозов. В Москве представитель толстого делового еженедельника меня как-то спросил: какими вам представляются пути оздоровления экономики России? Я сделал квадратные глаза.

— И все же... Разумеется, без экономической конкретики: каким вы видите будущее нашей страны лет через 20—25? Вы ведь бывали раньше в СССР, теперь наверняка заметили какие-то перемены.

— Украина столь же приятна и гостеприимна, как Мексика или Италия. Я думаю, ваше государство, расположенное в центре Европы, очевидно, обладает огромным человеческим потенциалом. Здесь существует действительно немало культурных ценностей, в том числе хороших писателей, и со всем этим надо бы знакомить мир.

Проблема в том, что художественный перевод — дорогостоящее и нелегкое занятие. Даже в Европе в этом деле бывает очень много путаницы, особенно при переводах названий книг, имен собственных. К тому же ваши издатели пока плохо владеют иностранными языками, поэтому им трудно находить точки пересечения с европейскими коллегами.

Я надеюсь, что к вам в Украину обязательно приеду еще.

— Многие энтузиасты нашей Оранжевой революции руководствовались Вашим стоическим лозунгом — «Если нет выбора, будь героем»... Может ли, по-Вашему, быть изобретено некое Абсолютное Оружие Добра?

— Да! Один из вариантов: запретить призывать в армию детей младше 60 лет. А прочая молодежь пускай живет. Или еще такую инновацию я бы предложил: оружие, которое различает чины и поражает только генералов и офицеров, избирательно щадя рядовых, ефрейторов и даже сержантский состав.

Увы, все изобретения внедряют большие государства. А лучше бы оружейные и прочие инновации возникали в микространах, это безопаснее. Ведь из маленькой страны никогда не начнется большая война. В одном моем романе как раз и смоделирована ситуация, когда сверхоружие изобретено в маленькой стране, а две глобальные сверхдержавы конкурируют за право обладания им.

В той книге описано копенгагенское кладбище. Оно располагалось аккурат между посольствами СССР и США. Вот это кладбище — мой любимый символ, он заставляет задуматься.